Повесть "Людопад"
Вот и выбирай: либо напрягайся и смотри на то, что появляется из тумана, хотя смотреть больно, либо расслабься и пропади во мгле.
Кен Кизи
Фаза первая
За окном слышался надоедливый шелест опавших листьев, напоминавший о том, что лета больше в этом году не будет. Апогей природного великодушия смущенно прощался со мной через стеклянный прямоугольник окна, а я открещивался от бесовского шабаша бронзовой листвы белой оконной рамой.
Надвигавшаяся небесная серость пока только наглядно грозила ливнем. Кроме этого, пожалуй, никаких перемен не ожидалось. Разумеется, в этот момент с кем-то в моём городе или даже в моем доме происходило нечто из ряда вон выходящее, то, что решало его (или ее) судьбу, но мне об этом ничего не давало знать
Другое окно, из форточки которого никогда не дул свежий ветер, в тот день открывало для меня вид в никуда. Если говорить проще, то на телевидении, как это иногда бывает по понедельникам, была профилактика.
Пару дней назад обманчивая погода сыграла со мной злую шутку, и я теперь сидел дома простуженный. Повышенная температура, холодная погода за окном и нерасторопность коммунальщиков, не собиравшихся еще давать в дома отопление, - все это вызывало у меня неприятный озноб, и я, одевшись в свитер, отогревался в кухне горячим чаем.
Зазвонил телефон. Примерно десять секунд я, продолжая думать о своем, слушал рингтон, и только потом до меня дошло, что это ведь мне звонят и кто-то хочет что-то мне сказать. Дотянулся до мобильника. На экране высвечивался какой-то незнакомый номер. Я сначала не хотел отвечать, а потом подумал, что, возможно, человек, который мне сейчас звонит, - единственный, с кем я сегодня поговорю. Все-таки я ответил.
- Алло! – говорю.
- Алло, здравствуйте, - слышу в трубку женский голос. – А-а… Будьте добры Катю.
- Вы, должно быть, ошиблись, - ответил я. – Тут никакой Кати нет и в обозримом будущем не ожидается.
Последовавший вопрос застал меня врасплох, честно признаться:
- Как нет? А где она?
Я думал, как ответить.
- А это кто? – спросил женский голос в моем мобильнике.
Я представился, а затем повторил, что она, должно быть, ошиблась.
- Простите, - сказала она и завершила разговор.
Больше в тот день я ни с кем не разговаривал.
Я продолжил пить кофе. Чашка вдруг стала маленькой бездной, поглощавшей меня уже десять или не десять минут. Десять или не десять потому, что мне казалось, что именно столько я пока потратил на распитие чая, но, возможно, прошло гораздо меньше времени. Чай медленно пил меня в чашку.
Кот решил внести разнообразие в утренний натюрморт и прыгнул на стол. Я всегда верил, что животные ценят и понимают прекрасное. Заляпанный кухонный стол с котом выглядел куда более целесообразно, чем он же без кота. Мой питомец облизал пакетик из-под чая и уселся на старой газете с объявлениями, которая находилась здесь только потому, что до сих пор не было повода ее убрать. Я погладил кота, он тихонько засопел. Мы с ним сидели у окна, до страшного спокойные и умиротворенные, на зависть соседским хозяйским зверькам.
Одного только не пойму: какого черта они столько места выделили под рекламу окон? Моя стекляшка ничем не хуже и красуется здесь с момента возведения дома, когда меня еще и на свете-то, может быть, и не было. А они целую полосу! Эти размышления стали следствием детального рассмотрения рекламы на странице той старой газетки, которая торчала из-под кота. Хотя, конечно, понятно, что в этом городе много кто покупает окна и много кто их продает, а чтобы продать, нужна реклама. Но ведь когда ты въезжаешь в квартиру, там уже есть окно, и если осторожно жить и не разбивать его, оно еще тебя переживет. А что касается всяких там пластиковых евроокон, то они превращают оконный проем в иллюминатор. И ты за этим иллюминатором, весь обставленный электроприборами, оргтехникой, экранами и коммуникациями, выглядишь со стороны довольно забавно, напоминая космонавта, потерявшего контакт с Землей и отчаянно пытающегося его установить.
Хотя, если вернуться к окнам, то я слышал, что стекло, которое, как вы знаете, при изготовлении практически совсем жидкое, так и не становится после застывания совсем твердым. Находясь долго в вертикальном положении, стекло деформируется. Часть его как бы стекает вниз, и в результате внизу стекло становится толще, чем вверху. А такое неправильное стекло неизбежно приводит к тому, что мы видим за ним неправильную действительность. В итоге мне приходится смотреть, как неправильные люди идут в неправильные магазины, стоят на неправильных остановках, выгуливают неправильных собак и забирают из неправильных детских садов неправильных детей. Вернее даже не неправильных, а визуально преломленных. Как же им повезло, что они этого еще не поняли!
Вдруг какой-то халяволов-неудачник … этажами выше упустил снасть, и перед моими глазами грациозно пропадала (не пролетела, а именно пропадала) зачетная книжка. Чтобы не позволить упрекнуть меня в нелогичности или, что еще хуже, в неподлинности описываемого, укажу на несоответствие сам и сразу. Я, между прочим, сам ему удивился.
Итак, у кого-то там наверху, видимо, был не самый лучший день. Ведь даже я со своей температурой первым же делом подумал о том же, о чем и вы. Хотя, может быть, я догадался не так скоропостижно (страшное слово и совсем не к месту! – примечание автора), как вы, несмотря на то, что видел это своими глазами. Зачетка, видите ли, пропадала столько-то этажей и упала в листву. В листву-у! А ведь не сезон, однако! Зачетки падают либо летом, либо зимой, но никак не в конце сентября.
«…Будьте добры Катю…», - вдруг проговорил у меня в памяти тот телефонный голос девушки-рингтона столькитоминутной давности. Честно говоря, я бы сейчас с удовольствием был добр какую-нибудь Катю, но вместо этого мы с чайной кружкой были добры друг друга на глазах у кота.
Фаза вторая
Чай кончился.
Температура и сопутствующие ей ощущения в организме не проходили. В ход пошел «Колдрекс».
Туча была уже реальна. Я и не заметил в бреду рассуждений, как она нависла над городом. Пошел дождь, сначала закапал, потом полил, а затем хлынул с такой силой, что стал сбивать и без того еле-еле держащиеся на ветках листья. Эта водно-лиственная смесь текла в поймах городских улиц, поражая воображаемого наблюдателя своей бессмысленной стремительностью.
Все случилось не так, как в старой доброй песне: майский гром не грянул, потому что был не май, никто не пел и не плясал, что вполне логично, и мне, поверьте, не захотелось выйти во двор и по лужам бегать хоть до самого утра. Напротив, сейчас из моей бетонной конуры меня не вытащил бы, казалось, никто и ничто: ни учеба, ни работа, ни любовь, ни совесть, ни друзья, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Все-таки дождь сделал и кое-что полезное. Картина за окном стала хоть и грозной, но не столь апокалиптичной, какой делали ее металлургические монстры. Бывает, выглянешь утром в окно, вот как сейчас, и увидишь воздух. Хотя в школе учили, что воздух не видно, жизнь в мегаполисе доказывает, что все не так уж просто.
Да уж, в тот день и не только в тот день мне в голову приходило такое… Произнеси я все это вслух, даже кот сказал бы мне «Заткнись!», ведь он, несмотря на внешнее добродушие, все-таки считал меня законченным кретином. Но я ничего не произнес вслух, а он ничего мне не сказал, а думать эта глазастая скотина не имела права мне запретить. Ведь я же, в конце концов, существую и стало быть, имею право мыслить. Sum ergo cogito!.. Oy, сhto-to ya zagnalsya sovsem!
В дверь постучали. Я вдруг почувствовал слабую надежду: «А может, это ко мне?». А потом сомнение пропало: «Ну не к коту же!». Я понял, что настало мое время: там, за дверью, тупо смотрит в глазок с обратной стороны человек, который что-то мне скажет, а потом я ему или ей что-то скажу, а потом наступит анализ сказанного, возможно, секундная пауза и продолжение диалога. Стук был такой четкий, что, казалось, ко мне пришел тот тип, который включил воду на улице.
Но дверь не окно. Она открылась и все испортила. Ко мне никто не стучал, а стучали к соседям. На лестничной площадке стоял мужчина средних лет и тарабанил в дверь, крича: «Открой! Лучше по-хорошему, иначе сама знаешь! Тебе мало было в тот раз?» Он там жил, видимо. Это событие, это его действие было как-то не оправдано, не к месту, не с того холста, на котором мое приговоренное к спокойствию воображение рисовало остаток сегодняшнего дня. Не потому что это громко, и не потому, что это выставленная напоказ семейная ссора, до которой нет дела никому из соседей, а потому, что это слишком буднично, более буднично, чем дождь, реклама окон, ошибка номером, более буднично, чем мой кот и я сам. Хотелось выйти из той двери, в которую он стучал, и скинуть его с лестницы. Я уверен, что если бы он точно знал, что никого из соседей нет дома, он бы слова не произнес, а тем более так громко. Его выставили в коридор, как шута на сцену, и он, сам того не ведая, играл эту роль шута.
Все вернулось на круги своя. Из кухни за закрытой дверью я не слышал его криков, до меня доносился все тот же стук, который обманул меня. Я ненавидел этот стук, который был нечестен со мной. Хотя за этим обманом было и что-то другое. Ведь за каждой дверью, в которую ломился непрошенный гость, было что-то от меня и на каждом кухонном столе, на каждой заляпанной газете с рекламой окон сидела доля моего кота. И поэтому не было особенной разницы, к кому стучат, потому что я знал, что стучат ко мне.
Фаза третья
Я снова уставился в окно. Дождь знал свое дело. Река, созданная им, неслась в неизвестном направлении, хотя и так понятно, куда. Все, что течет, (а течет, как вы помните, все, это сказали еще задолго до меня!), все течет только в одном направлении – вниз. Вода течет по склонам и горкам, повинуясь земному притяжению, в те точки поверхности, которые ближе к уровню моря. Иными словами, нас обманывают, что реки текут, они падают. Все, что движется, может либо падать, либо антипадать, то есть падать в обратную сторону, но это бывает только в зеркалах, которые вообще не движутся. Та река, которую я видел, включала в себя теперь не только листья и воду, но и автомобили и пешеходов. Ступенчатые водосточные трубы подъездов изливали на землю все новые людокапли, которые сливались в единую людореку. И все текло вниз. Оставалось только выйти и тоже потечь и узнать наконец, где этот низ, куда занесет меня течение. Но я не вышел. И кот не вышел. Коты еще пока течь не начали.
Стук продолжался. Иногда прекращался, но потом снова был стук. Стук. Стук. Стук. Он сливался с боем дождя по карнизам и крышам, музыкой грома, который уже начал греметь, шелестом вертикальных ручейков по водостоку. Неужели это тот самый ноктюрн на флейте водосточных труб, о котором спрашивал смазавший краску будней? Нет, это скорее не ноктюрн, это психоделическая имровизация со свободным набором инструментов.
Среди всего, что я слышал, я внезапно различил один удар капли об асфальт. Как будто одна капля упала не так, как падали другие, а хлестко и громко, издав не лужный бульк, а полноценный хлопок. Будто бы с балкона высокого этажа упал ковер. Но это был не ковер, думал я, это была всего лишь одна капля воды, которая ушла красиво.
Но ведь нет! Красиво звучит, я не спорю, но кому нужен этот безрассудный романтизм? Кто-нибудь из вас, скажите, верит в героизм ничтожеств, который копится, копится и рано или поздно выплескивается наружу, и, завершая свое падение, это ничтожество издает громкий хлопок? Не верите? Вот! А я сначала поверил, и знаете, почему? Потому что я и есть… Ладно, это не важно. Важно то, что разум победил и я сообразил, что это была не капля. Я подошел к окну и снова туда посмотрел. Да, это была не капля, это была моя соседка – еще один лист вечного дерева.
Неужели он? Неужели так можно? Да, я видел в нем злость, когда он стоял в коридоре и тарабанил в дверь, но эта была злость, а не зло. Я прислушался к тишине чужой смерти и сквозь нее услышал стук. Стук. Стук. Он все еще стучал в эту проклятую дверь, а она была в квартире совсем одна. Нельзя оставлять человека наедине с окном – оно его убьет, и это всего лишь вопрос времени. Я почему-то глянул на часы, которые висели все время передо мной на стене и которые я почему-то не замечал в течение дня. Так привыкаешь порой к тому, что висит у тебя на стене. В часах отражалось мое лицо, а к носу у меня были прибиты две тикающие стрелки.
С улицы доносилось все больше и больше шума. Не знаю, была ли моя соседка в тот момент жива, но это было неважно: забыв про ливень, сбежавшиеся бездельники всех возможных возрастов суетились над ней, стараясь разыграть свою причастность к этому. Ненадолго людорека замерла на этом месте, образовав воронку. Вы уж меня простите, но я тоже вышел из квартиры и потек на улицу. Не помню, как миновал подъезд, но вот я уже стоял под окнами и смотрел на дно воронки, где лежал опавший лист вечного дерева. Единственное отличие между мной и галдящими зеваками состояло в том, что я не был галдящим зевакой – я молчал.
Врач подошел и пощупал пульс на ее запястье, приподняв ее руку. На пальце блеснуло кольцо. Блеснуло, отражая свет фар машины скорой помощи, потому что солнца не было видно за мутной пеленой, скрывшей небо, кольцо, как ей казалось, соединявшее ее с тем, кто стучал в дверь, но на самом деле принадлежавшее лишь Темному оку Саурона, грозного майяр, прельщенного Морготом еще до того, как последний получил от эльфов это имя и был просто Мелькором.
Ее не стали в спешке укладывать в машину и увозить как можно быстрее, на машине скорой помощи. Врач пощупал пульс и медленно отошел в сторону. Да…
Воронка завертелась еще сильнее и громче. Все живое на этом клочке земли в тот момент чеканило разным номиналом слово «умерла». Я молчал, потому что мое окно меня видело и все запоминало.
Я пошел домой с мыслью, что из всех находившихся там, под роковым окном, именно покойная была живее всех. Она лежала в луже грязи и как будто чего-то ждала в то время, как окружающие с видом полной причастности к происходящему оживленно вспоминали аналогичные случаи, которые им приходилось видеть, и рассказывали о них друг другу, будто они и сами уже имеют колоссальный опыт падания из окон. Дождь скрывал от каждого, что никто не пролил ни слезинки, обильно смачивая водой лица. За меня тоже плакал дождь.
В тот момент, когда я переступил порог дома, зайдя в подъезд, на Земле родились трое или четверо (статистика демографии) и столько же человек умерло. Согласно этой же статистике в моем городе происходит в день далеко не одна смерть. Наложи моя соседка на себя руки тихо у себя в комнате, за ней бы так же тихо приехали из морга, никто бы не заметил, что что-то вообще изменилось и что она не стала появляться во дворе, но смерть в общественном месте, на людной улице – это другое, совсем другое.
Фаза четвертая
Я снова добрался до своей квартиры. В коридоре все еще стоял мой сосед и до сих пор стучал в дверь. Он уже просил прощения через дверь, сменил гнев на милость и предлагал помириться. О, как жестоки окна! Возьмут и вышвырнут человека с высоты на асфальт просто за то, что у него не все ладно в семье. А двери, пожалуй, еще большие сволочи…
Зачем?
Я ничего не сказал соседу и зашел в свою квартиру.
Я совсем забыл, что нужно покормить пса. Где-то в холодильнике был суп, который я по причине отсутствия аппетита не съел, и я этот суп отдал ему. Пес ел, а я думал: причем тут пес, откуда он взялся и куда делся кот? А пес не потерял кота, он просто хотел есть.
Я даже сам не заметил, как начал рассказывать псу про людореку, людопад, соседей, телефонный разговор, рекламу окон, зачетку, выпавшую из окна и свою осеннюю простуду. Когда я понял, что пес меня не слушает, я включил компьютер, и пальцы забегали по клавиатуре – я стал писать. Вот, кажется, и все…почти. Я говорю «почти», потому что мое отражение на стене со стрелками в носу еще тикает, а значит, еще не все. Значит, я еще какое-то время посижу здесь, подавлю клопов на клавиатуре, а потом, может быть, в моей жизни наступит неожиданный поворот, я еще раз опустошу кружку с чаем, возьму пса, прощу ему, что он больше не кот, пойду с ним гулять, выйду на улицу, отдеру от спины мокрый лист, который захочет помешать мне искупаться в крови дракона, потом попрощаюсь с дождем, улыбнусь солнцу и приглашу на осенний вальс мертвую соседку, завтра утром встану без температуры и упаду учиться, а весь этот бред надо бы удалить с винчестера, что я сейчас и сделаю! Или уж не надо…
